Часть четвертая. Письма.

Из Сиэтла в Дом Пони

Здравствуй, Кенди.
Обещал написать тебе и пишу сразу же, как только есть, что сообщить. Меня взяли! Да. Ты не поверишь, но теперь я - почтальон. Ты смеешься. Не смейся, это очень важно, чтобы письма доходили быстро и кому нужно. Если бы... – зачеркнуто.
Мне выделили самолет. Завтра механики будут переделывать его по моим чертежам. Сегодня не засну. Не терпится посмотреть, что из этого получится, попробовать. Кажется, это не только мне интересно: тут все смотрят на меня, как на любопытный эксперимент. Это так здорово, когда все заодно. Ты рада за меня?
Прости, что письмо такое короткое. В следующий раз напишу больше.

Стир, вечер 2 июня.

Очень трудно тебе об этом писать, но написать все-таки, наверное, стоит. Я много думал о твоем «подарке». Боюсь истолковать его неправильно. Ты не обидишься, если я скажу, что не готов еще к такому повороту событий?
Остаюсь твоим преданным другом, Стир.

Ночь 3 июня.

Из Дома Пони в Кению

Здравствуй, Альберт.
Спасибо, что написал мне. Я очень рада, что у тебя все хорошо. У меня тоже все хорошо. Я отдала твое письмо Мэри. Она часто теперь приезжает ко мне, мы подружились. Она мечтает о том, чтобы отправиться к тебе, ты об этом знаешь? Приезжает и сразу начинает расспрашивать, думаю ли я, что она сможет поехать к тебе в Африку. А я не знаю. Говорю, что сможет. Ты рад будешь ее видеть, если она вдруг приедет?
Сюзанна была в Нью-Иорке и вернулась с искусственной ногой. Стефан учит ее ходить. Она поминутно подает и цепляется за него руками, кажется, специально. А он краснеет. Они такие трогательные. Я сейчас смотрю на них. У Сюзанны венок на голове и румянец на щеках. Ей очень идет румянец. И пусть она сколько угодно уверяет, что Стефан ей совсем не нравится, что он заикается, когда нервничает, и вообще не красивый, - я ей все равно не верю.
Стир тоже написал мне. Уже не один раз. Его взяли пилотом. Он теперь возит почту. Говорит, что пока летает недалеко, но когда соберут новую модель самолета, он сможет прилететь без остановки из Сиэтла в Чикаго и обязательно заглянет по дороге в дом Пони. Скорей бы уже его собрали, этот чудо-самолет. А то я совсем как в детстве, каждый день проверяю почту. Соскучилась по вам обоим. Каждое письмо – праздник. Я читаю эти письма вслух детям, и они слушают, открыв рты. Стир очень интересно пишет про горы, над которыми летает. Как будто это спящий великан, вместо волос у него на груди деревья, которые легонько колышет ветер, и ущелья – морщины, а голова снежная, седая. И что когда он садится на рассвете в самолет, то чувствует себя кладоискателем, потому что небо сплошь залито золотом. Я предложила ему сочинять стихи, и следующее письмо от него было в стихах. Вот оно:

Сиэтл, 12 июля.

Красиво, правда?

А мне одиноко. Не хотела писать об этом, но вот сейчас смотрю на Стефана и Сюзанну, какие они веселые, летние, раскрасневшиеся, и мне тоже так хочется. Когда много работы, я об этом не думаю, но сегодня тихо и жарко, и все отдыхают. И почему-то тоскливо, что я одна. Нет, не совсем так. Это не тоска, это такое смешанное чувство. С одной стороны печаль, а с другой – как будто все хорошее только начинается, а я стою на пороге этого нового, и дух захватывает. И слезы наворачиваются. Арчи и Анни собираются пожениться в октябре. Арчи надеется, что Стир возьмет отпуск и приедет на свадьбу. И я надеюсь. Было бы здорово, если бы и ты мог приехать, но Африка – это так далеко, что мы не очень-то ждем. К тому же мадам Элрой только-только начала приходить в себя после твоего отъезда. Хорошо, что Арчи рядом. Он ей помогает.

С теплом, Кенди. 25 июля.

Из Флориды в дом Пони

Кенди, привет.
Бабушка все мне рассказала и запретила плакать. Да, она так и сказала: «Не смей плакать! Чтобы я этого больше не видела.» И мне стало смешно, что я так долго убегала от своего горя, пряталась. Теперь мне не страшно. Я застряла где-то между досадой и радостью, и не знаю, чего выбрать. Все наши встречи, игры, все наши школьные дни теперь, как старая книга, поставленный на полку. Книга о какой-то другой, совсем чужой жизни. Я больше не боюсь дотронуться до нее руками, и, хотя читать не хочу, а все же надеюсь, что она закончится благополучно.
Бабушка велела написать тебе, что у меня все в порядке, потому что ты – была моей лучшей подругой и беспокоишься обо мне. Пишу: у меня все в порядке. Я жива, здорова, у меня растет сын, которого я очень люблю. И все-таки, Кенди, ты рядом с ним. Как он? Он ведь такой безрассудный. Ты можешь сделать так, чтобы с ним больше ничего не случилось?

Патриция.

Из Дома Пони в Сиэтл

Здравствуй, Стир.
Поздравляю тебя с днем рождения! Эту открытку я нарисовала для тебя. Не смейся – я плохо рисую, но я старалась. На ней дом Пони и его обитатели. Все передают тебе приветы.
Жаль, что ты можешь приехать только в ноябре, но Арчи специально для тебя готов повременить со свадьбой. Он очень хочет, чтобы ты присутствовал.
Всем очень понравились твои стихи. Ничего что я показала их Альберту, Анни и сестре Марии? Не смогла удержаться. Я очень рада, что тебя так вдохновляет твоя работа, но иногда думаю, что лучше бы она была поближе к дому. Мы все скучаем и беспокоимся о тебе. Пожалуйста, не летай слишком высоко, слишком быстро и в плохую погоду.
Мне пришло письмо от Патти. У нее все хорошо, она прислала фотографию сына. Пересылаю. Пусть будет у тебя. Патти тоже просила тебя быть осторожным.

С теплом, Кенди.

20 августа, 1919.

Из Кении в дом Пони

Привет, Кенди.
Спасибо за письмо и за стихи. Приятно все-таки осознавать, что Стир, которого мы все давно похоронили, вернулся в Америку и пишет тебе.
Рад, что вы подружились с Мэри, но не уверен, что хочу ее видеть здесь, и тем более не хочу, чтобы она путешествовала в одиночестве.
Думаю, что все-таки приеду на свадьбу Арчи. Надо доделать кое-какие дела. Заодно на тебя посмотрю.

Здесь скучать не приходится. Расскажу тебе одну историю. Она произошла совсем недавно и свидетельствует о том, что животные гораздо лучше многих из людей. Неделю назад мы с Чиумбо отправились понаблюдать за ночными хищниками. Чиумбо – мой друг и проводник. Он всегда сопровождает меня во всех выходах из деревни. Имя Чиумбо переводится, как маленький, хотя этот парень одного со мной роста – небывалая для его народа величина. Маршрут наш проходил по редкому болотистому полугнилому лесу – таких в Африке довольно много. Ночь была прохладная для экватора, дул неприятный влажный ветер. Шли мы довольно долго и оставили далеко позади все населенные пункты, когда увидели впереди отблески огня. Мы двинулись на этот огонь и вскоре вышли из леса в саванну. В густой траве была выжжена площадка, в центре которой стояла палатка, а перед ней костер. У огня сидели двое мужчин, похожие на европейцев. Сначала они испугались, когда в круге света перед ними возник я, и потянулись за оружием, но тут же, разглядев перед собой подобного себе человека, обрадовались как дети. Они представились туристами и рассказали грустную и очень знакомую для Африки историю о том, как заблудились в бесконечном однообразии пейзажа, и что друг их болен – пример легкомысленного отношения к сложному путешествию. Я не очень им поверил, туристы редко путешествуют без проводника и с оружием, но сделал вид, что поверил, и предложил погостить в нашей деревне под предлогом, что она ближе всего к этому месту, и там могут подлечить их товарища. Они согласились. Однако дорога домой оказалась непростой. Двигаться по болоту с носилками гораздо труднее, чем налегке, к тому же туристы наши казались сильно измученными путешествием, и поклажа у них была тяжелая, поэтому продвигались мы медленно и за целый день не прошли и половины пути. Я предложил им бросить поклажу, но они отказались. Пришлось остановиться на ночь прямо в лесу. В вечерних сумерках у меня усилилось ощущение, что за нами кто-то следит. Я оставил Чиумбо караулить подозрительных туристов, а сам отошел от лагеря в лес. Там я к своему удивлению встретил слона. Слоны редко ходят поодиночке, они живут семьями, но этот был один. Мне показалось даже, что я видел его уже в течение дня, и что это именно он шел за нами всю дорогу. Он тоже разглядывал меня не без любопытства. В конце концов, мы нашли с ним общий язык, и он согласился помочь нам быстрее добраться до деревни.
Когда я вернулся к нашим новым попутчикам вместе со слоном, видела бы ты, как они повскакивали, какой ужас и азарт отразился на их лицах. Они похватали ружья и хотели застрелить животное, которое посмело так близко приблизиться к их привалу. Слон заревел, скорее всего, он уже видел оружие и знал, что это такое. Мне стоило большого труда, находясь между ними, успокоить и его и людей. Я рисковал одновременно быть и застреленным и затоптанным.
Вскоре, утомленные дневным переходом, мужчины заснули. Слон тоже замер, закрыв глаза и опустив к земле почти прямой хобот. Он грустил. Я обнял его хобот и погладил по щеке.
- Чиумбо не верит этим людям. Надо проверить их поклажу, - шепнул мне мой чернокожий друг, подлезая под слоновьим брюхом, чтобы закрепить поставленные сверху носилки.
- Это нехорошо, Чиумбо, - укорил я его, - вот вернемся в деревню, там и попросим их все показать.
Он не стал возражать, но ночью я проснулся от громкого трубного звука, издаваемого слоном, и увидел, что Чиумбо все-таки полез в мешок, принадлежащий нашим спутникам, но был застигнут одним из них и теперь в его согнутую спину упирался ствол ружья. Я вскочил, но тут же и сам оказался под прицелом. Теперь они диктовали нам свои условия. Тот, что поймал Чиумбо, объявил, что двое им не нужны, и хотел было уже нажать курок, но я поспешно заметил, что не знаю дороги. На секунду они задумались, верить или нет, и в этот момент слон решительно двинулся вперед и хоботом вырвал из рук этого негодяя ружье. Второй стал было стрелять в слона, но промахнулся, и мы повалили его. Домой мы привезли их на слоне, связанных и безопасных. Страшно подумать, чего они могли натворить в деревне со своим оружием. Там же женщины, дети.
В мешке у них оказались бивни. Бедный наш слон! Он шел за ними с тех пор, как они убили его семью, чтобы помешать им убивать снова и снова, но ни разу не делал попытки убить их самих. Интересно, почему животные так уважают людей, даже таких плохих людей, как браконьеры? Ему ведь ничего не стоило их растерзать, даже если бы они стреляли.

Прости, я, наверное, уже утомил тебя, длинное получилось письмо. Я приеду к октябрю. Ждите.

Твой Альберт.

Август 1919.

Из дома Пони во Флориду

Милая, дорогая моя Патти.
Как ты можешь думать, что может быть поздно вернуть дружбу? Нельзя вернуть школьные годы, детскую беззаботность, мечты, но дружба моя всегда с тобой, где бы ты ни была и что бы ни думала. Я очень хотела повидать тебя во Флориде, но бабушка Марта сказала, что тебя лучше не беспокоить, и я не решилась ее ослушаться. Это вовсе не значит, что я не думаю о тебе. Наоборот, я думаю о тебе чаще, чем сама бы хотела. Ты, Стир, Анни и Арчи – вы ведь самые близкие мои друзья, независимо от того, рядом вы или нет. Но, Патти, ты сама не понимаешь, о чем меня просишь. Я, конечно, позабочусь о Стире в той степени, в какой он сам позволит о себе заботиться, но боюсь, что не могу пообщать, что с ним больше совсем ничего не случится, так же, как повлиять на его характер. Ведь тогда это будет уже не Стир. Но не будем унывать. Судьба благосклонна к безрассудству. Так что, думаю, нам с тобой не о чем особо беспокоиться. Если хочешь, могу писать тебе обо всех касающихся его событиях.

Целую тебя и малыша, Кенди.

25 августа, 1919.

Из Сиэтла в дом Пони

Ох, Кенди, ты меня растраиваешь. Ты беспокоишься обо мне, Патти беспокоиться обо мне. Летать пониже и помедленнее. Вы что, издеваетесь? Ну, Патти, ладно, она всегда была излишне пугливой, но ты, Кенди, ты почему стала такой? Неужели война так всех вас напугала? Или ты по-прежнему считаешь меня больным? Пожалуйста, Кенди, не пиши мне больше таких писем. Я уже пообщал тебе быть осторожным однажды, и я сдержу слово. Не надо беспокоиться без причины. Если со мной что-нибудь случится, ты узнаешь об этом первая. Я ведь исправно описываю тебе все, как есть, ничего не утаивая. Я и дальше не стану от тебя ничего скрывать, если ты не будешь слишком нервной. Мы уже не на войне, где человек идет за бесценок, а трупами укладывают дорогу для завоеваний. Хочется верить, что здесь моя жизнь чего-то стоит. Однако думать только о том, чтобы ее сберечь, бессмысленно и глупо. Есть много других интересных вещей.
Пожалуйста, ответь Патти, что ей не о чем беспокоиться. И передай, что у нее очень симпатичный малыш. Его так и хочется поцеловать.

Искренне ваш, Стир.

31 августа, 1919

И обратно.

Привет, Стир.
Твоих упреков я не заслужила. Я вовсе не такая нервная, как тебе показалось. Более того, Патти я написала, что ей не о чем беспокоиться, еще до того, как пришло твое письмо.
А теперь Нил учит меня водить машину, и когда ты вернешься, я буду тебя возить, а не наоборот. Тогда и посмотрим, кто из нас нервный.
Ты, наверное, понял, что я часто бываю в Лейквуде. Здесь сейчас очень красиво. Розы цветут и много птиц вокруг озера. И небо такое чистое, какое бывает только в начале осени. Но что я тебе рассказываю про небо? Ты про него знаешь гораздо больше меня! А вот твои каменные ворота совсем заросли. Снаружи не найдешь. Мне пришлось искать их изнутри, чтобы вспомнить, где они находятся. Арчи изменился за это лето, стал таким взрослым и солидным, и говорит, как настоящий господин. Мадам Элрой тоже совсем поправилась. Даже как-то помолодела. И не устает на меня кричать. Вероятно, мое присутствие заставляет ее держать себя в тонусе.
Что тебе еще написать? Ах да! Про поцелуй… это было так давно, а я до сих пор не могла тебе ответить, извини. Это было импульсивно. Что-то нашло на меня тогда. Я вовсе не хотела ни на что претендовать, ты был и остаешься моим другом, как и Патти.

Теперь все, до свидания,

Кенди.

19 сентября, 1919.

Из Лондона в дом Пони

Уважаемая мисс Кендис Уайт Эндри.
Спешу выразить Вам свое почтение и заверить в том, что возложенные на меня ожидания оправдал. О моих успехах лучше расскажут газеты. Надеюсь, они вас не разочаруют. Я же в свою очередь сообщаю, что неимоверно счастлив оттого, что живу и работаю в Лондоне – творческой родине Шекспира.
Знаете ли вы, что Шекспир когда-то основал в Лондоне театр «Глобус» - один из тех театров для широкой публики, которые так не любит правительство, и обожает народ? Если бы этот театр сохранился, я бы ни секунды не раздумывал, куда идти. Ведь именно его вход украшала знаменитая фраза: Totus mundus agit histrionem.
А газеты, кстати, врут. Я вовсе не актер королевского театра. Это уже устаревшая информация, и вы будете первой, кто об этом узнает. По большому секрету. Недавно я свел знакомство с одним интересным человеком, и он ввел меня в общество, настолько же яркое и привлекательное, насколько пока еще непопулярное. Удивительно даже, что растерзанная войной английская аристократия до сих пор слепо ищет утешения в глупых мелодрамах, и именно о них только и пишет в своих дурацких газетах. Но это ненадолго. Я привез из Нью-Иорка замечательную пьесу от автора нашумевшего перед войной «Пигмалиона». Скоро вы услышите о ней. Она грустная, но актуальная.
Но не буду больше утомлять вас рассказами о театре, вам, верно, это не очень интересно. Целью этого письма было уверить вас, что я нашел в Лондоне свое место и очень рад, что вернулся сюда. Надеюсь, эти строки и настроение, которое я в них вложил, звучат достаточно убедительно.
Напоследок же примите мои извинения. Поведение мое в нашем последнем совместном приключении нельзя было назвать достойным. Мне очень жаль, что я расстроил или огорчил вас. Но у него были причины. Причины эти сейчас кажутся мне смешными, однако я прошу вас проявить снисходительность и не сердиться на глупости сердца, которым все мы бываем иногда подвержены.
Мне приснилось однажды, что Кенди призналась мне в любви. От счастья я совсем потерял голову, и когда столкнулся с ней лбами в Саупхемтонском порту, мне померещилось, что мы поняли друг друга без слов. Я совсем забыл тогда вторую половину сна, где Кенди объясняла мне, что значит в ее понимании слово «любить». Я забыл, что ангелы не дарят своей любви простым смертным, они предназначают ее только Богу, они несут свои земные чувства в этот надежный банк, чтобы потом черпать из него оптимизм, веру и силу для заботы о страждущих и наставлений их на путь истинный. И мне было предложено обратиться за своей порцией любви в это единое хранилище. Тогда я представил себе, что беру с полки небесной канцелярии сосуд с надписью «Дорогому Терри», открываю его и… да я горы могу свернуть! Жаль только сосуд быстро опорожнился, ведь его содержимое предназначалось не только мне, а всем, с кем Кенди была знакома. Пришлось подавить досаду и поставить опустевший сосуд на место. Зато в итоге я научился заботиться о себе сам без помощи волшебных сосудов. Так что все не зря. Идея была хорошая. Посему и мои нежные к вам чувства складываю в тот же банк. Если вдруг они вам понадобятся, вы всегда сможете их там отыскать.

Имею честь быть вашим другом,

Терруз Г.Гранчестер.

Из дома Пони в Кению

Дорогой Альберт.
Это замечательно, что у вас все хорошо закончилось. Читала последнее твое письмо не без страха. Жалко слонов, но очень рада, что ты приедешь.
Я получила письмо от Терри. Он пишет, что счастлив, что ему интересно в Лондоне. Я так рада. И Сюзанна в доме Пони выглядит счастливой. Все-таки я их не понимаю. Зачем они поженились, если вместе им было плохо, а врозь так хорошо? Я думала, что раз Сюзанна любит Терри, то сможет сделать его счастливым, а этого оказалось недостаточно. Почему он не мог быть счастлив, играя в театре на Бродвее? Зачем ушел оттуда, пил? Он говорил, что ему плохо с Сюзанной, потому что любит меня, но и я оказалась ему не нужна. Кажется, я уже совсем ничего не понимаю в любви. Что это за муть такая, которая мешает нормально жить и рассуждать? От которой мешается рассудок и становятся непонятны собственные решения? Если любовь всегда так болезненно желает невозможного, то я не хочу больше никого любить и не хочу, чтобы меня любили! Мне так хочется, чтобы все мои друзья были счастливы, но все больше убеждаюсь, что счастье каждый себе может построить только своими руками. Знать бы еще, как выглядит мое счастье, чтобы его построить.
Терри вот счастлив оттого, что играет в лондонском театре, Сюзанна с удовольствием занимается с детьми, Стир с головой увлечен самолетами, а Арчи и Анни счастливы друг другом. А я, хоть и занимаюсь любимым делом и живу с любимыми людьми, а все равно временами чувствую себя несчастной. Почему? Чего мне не хватает? А ты счастлив в Африке? Приезжай скорее.

Кенди.

Из Флориды в дом Пони

Здравствуй, Кенди.
Ты меня не поняла. Хоть твое предложение звучит заманчиво, но мне оно сейчас недоступно. Мне нельзя оглядываться назад. Стир для меня умер, а прошлое осталось в прошлом. Я не хочу ничего возвращать. Я не хочу ничего знать. Пожалуйста, не пиши мне ничего о нем.
Я тебя просила о другом. Немного неудобно говорить напрямую. Если верить папиным газетам, то Терри сейчас в Лондоне, а ты в Чикаго. И хоть вы и приезжали сюда вместе, но я правильно поняла, что вас с ним больше ничего не связывает? Если это так, то не могла бы ты обратить внимание на Стира? Мне не хотелось бы, чтобы он оставался один, а к тебе он всегда был неравнодушен. Понимаю, звучит глупо, и сердцу не прикажешь, и мне тем более неудобно теперь, что ты поняла меня неправильно. Верно, тебе даже в голову не могло прийти такое, но надо было объяснить. Прости.

Патти.

Из Сиэтла в дом Пони

Здравствуй, Кенди.
Если предыдущим письмом ты хотела мне отомстить, то выбрала поистине удачный метод. Тебя учит водить машину Нил?!! Ты уверена, что разумно выбрала учителя? Насколько я помню, к нему даже пассажиром садиться небезопасно. А сколько гадостей он тебе сделал! Вы что, помирились?
Теперь я действительно боюсь за тебя. Он же непредсказуем! Я беру назад свои слова про беспокойство и смиренно прошу: пожалуйста, Кенди, веди себя осмотрительнее!
В свою очередь покаюсь тебе, что нарушал правила безопасности. Но это было необходимо, чтобы испробовать новые возможности нашей старой техники, и оно того стоило! Хорошо, что я работал с немцами – привез много полезных идей, которые стеклись к ним из разных стран, в том числе и от русских. У русских хороших идей гораздо больше, чем возможностей их реализации. А мы их доработаем и будем летать на любую высоту и в любое время суток – даже ночью.
Ладно, мне пора, не скучай и не доверяй Нилу,

Стир.

Обратно

Привет, Стир.
Да, мы помирились с Нилом. Это так удивительно?
Если совсем честно, то меня это тоже удивляет. Он странный. Собственно, мы встретились с ним в гараже. Сначала я просила Джорджа дать мне пару уроков вождения, и мы договорились встретиться с ним утром. Когда же утром я пришла на условленное место, то там почему-то вместо Джорджа оказался Нил. Он был осведомлен о цели моего визита, сказал, что Джордж по какой-то причине прийти не сможет, и предложил свои услуги. Первым моим порывом было развернуться и уйти, уж очень он меня замучил за все годы нашего знакомства. Между нами состоялся довольно резкий разговор, но сама не знаю почему, ему все же удалось меня уговорить. Он намекнул, что имеет на руках какие-то доказательства того, что я вовсе не сестра Альберту, и, признаться, это меня сильно заинтриговало. К тому же он теперь помолвлен, наверное, поэтому я и согласилась. Надо сказать, что учитель из него получился вполне сносный. Хотя, кажется, он вообще на дорогу не смотрел, все больше в другую сторону. Но мы даже не оказались в пруду, и никого не покалечили, если не брать в расчет саму машину и перевернутую клумбу. А вот информации он мне никакой так и не сообщил, сказал, что если я вечером зайду к нему в кабинет, он мне все покажет – бумаги гораздо информативнее слов. Теперь сомневаюсь – идти или лучше не стоит.

До встречи, Кенди.

Из дома Пони в Кению

Дорогой мистер Альберт.
Как видете, я снова перехожу на Вы, потому что не имею право называть вас иначе. Чувство несправедливой обиды душит меня, и вы нужны мне как никогда. Я не получила ответа на свое предыдущее письмо, и боюсь, что эта моя жалоба уже не застанет вас на месте. Скорее всего, вы уже на пути в Америку и преедете домой в полном неведении относительно того, что у нас здесь произошло. У меня сердце замирает при мысли, что вы услышите все от мадам Элрой и будете думать так же, как она. Постараюсь, однако, быть последовательной, иначе вы ничего не поймете.
На прошлой неделе я много общалась с Нилом, и он постоянно звал меня к себе, чтобы показать какие-то записи, доказывающие мою непричастность к семье Эндри. А я все боялась к нему идти. Думаю, вы сможете меня понять. После всех подстроенных им мне когда-либо ловушек, я имела все основания не желать оказаться с ним в одной комнате. Да и Стир просил Нилу не доверять. А все же я решилась. Теперь жалею, что не решилась раньше.
Я спланировала все заранее: как приду к нему, как попрошу дворецкого далеко не уходить, как встану в дверях, чтобы он не смог их закрыть, и уверено и твердо с порога потребую с него эти бумаги. И все так и получилось, кроме его реакции. Он встречал меня с радостной улыбкой, но как только я вошла и строго потребовала бумаги, улыбка исчезла с его лица, он стал какой-то рассеянный и бесполезно засуетился. Несколько раз он прошел просто так из стороны в сторону, потом пробормотал себе под нос что-то, вроде: «Да, конечно, только письмо, письмо тебе» и стал рыться в ящиках стола. Сначала в одном, потом в другом, потом в третьем. Мне стало его жалко. Он столько раз признавался мне в своих чувствах, ему, наверное, хотелось от меня хотя бы улыбки, а я пришла за бумагами, и честно говоря, даже чувствовала какое-то удовлетворение от того, что он такой несчастный и рассеянный. Пожалуй, я даже наградила бы его улыбкой, но только после того, как получу желаемое и буду уверена, что могу беспрепятственно уйти, а пока продолжала смотреть строго и неприступно. С такими глупыми наглецами, как он, только так и надо. А он все рылся в ящиках, уже вывалил все их содержимое на пол и нервно отбрасывал в разные стороны. Потом поискал на столе, и даже за шкафом. Я уже начала думать, что все это спектакль, и никаких писем на самом деле нет, когда он вдруг взвыл: «Элиза!» и так быстро выбежал из комнаты, что я еле успела посторониться.
На всякий случай я тоже вышла и стала медленно спускаться по лестнице. Когда-то я мыла здесь каждую ступеньку, и эта мраморная лестница казалась мне принадлежностью почти королевского дворца. Теперь это самая заурядная лестница обычного кричащего своей роскошью дома, где живут несчастные ограниченные люди. Ведь они даже не знают, до чего обкрадывают сами себя, запираясь внутри своего статуса и не замечая, что настоящая красота снаружи.
И вот представьте: стою я на середине лестницы в доме у Легансов, жалею их, и тут входит миссис Леганс и как всегда резким тоном сообщает о желании тети Элрой меня немедленно видеть. На мой вопрос о Ниле она ответила, что мистер Даниэль Леганс – для меня только так - уже проследовал в поместье Эндри.
Что мне оставалось делать, как не отправиться туда же? По дороге к поместью до меня дошло, что записка, которую мне хотел показать Нил, существовала на самом деле, и что именно она-то и стала причиной того, что мадам Элрой приглашает меня к себе.
Не знаю, что задумывал сделать с имеющейся информацией Нил, но Элиза распорядилась ей самым лучшим для себя образом. Когда я прибыла в поместье Эндри, эта мисс стояла у кресла вашей тетушки и что-то шептала ей в ухо. Ненавижу эту сцену - она всегда сопутствует неприятному для меня разговору. И разговор не замедлил начаться. Мне показали пресловутый документ, который оказался не чем иным, как отчетом сыщика, следящего за мистером Эндри во время его последнего визита в Нью-Иорк. Не знаю, для чего Легансам потребовалась такая слежка, у них с Эндри, видимо, свои какие-то счета и недомолвки были. Тот отрывок, который мне зачитали, свидетельствовал о том, что ваш отец не гулял с актрисами, а тратил время исключительно на деловые встречи и переговоры. Моя мама встретила его случайно, и, узнав в нем известного банкира, осмелилась обратиться за помощью в каком-то вопросе – я не поняла, в каком, ссуда ей нужна была что ли. Он был не один, тот, кто писал этот отчет, тоже был рядом, а потому знает доподлинно, что мистер Эндри улыбнулся, вырвал из своего блокнота клочок бумаги и, написав на нем свой адрес в Чикаго, протянул женщине с предложением написать ему о своей проблеме подробнее, потому что сейчас он занят. Не знаю, что произошло дальше, видимо, миссис Марлоу нашла этот адрес и сочла, что указанный на нем гражданин – мой папа, но теперь перед лицом обиженной мадам Элрой, я стала злостной обманщицей. Согласно утверждению Элизы, моя мать нарочно подсунула мистеру Эндри своего ребенка, а я – достойная ее наследница – навязываюсь теперь в вашу семью, очерняя ее достойнейшего представителя. Оказывается я – тварь неблагодарная, милостиво принятая в приемные дочери, сочла, что мне этого мало, и захотела занять еще более высокое место ценой репутации семьи. И что самое ужасное – мне нечего было им возразить. Все мои попытки сказать о том, что мне совершенно не нужны были никакие места в вашей семье, а просто хотелось знать о родителях, потонули в шквале прорвавшегося негодования.
Ну почему, почему я не запретила вам тогда называть меня сестрой? Пусть не объявляли официально, но вы ведь и не скрывали этого! Почему я позволила себе подумать плохо о вашем отце? Как я посмела допустить мысль, что сплетни о незаконных связях наших родителей могут как-то связать нас с вами? Почему вы допустили все это? Вы же знали, как тяжело будет вашей тете смириться. Откуда вообще вы взяли эту историю, и какие еще таинственные бумаги припрятаны на чердаках ваших склепо-подобных домов?
Простите за резкость последних строк, но у меня голова идет кругом. Из одной бумажки Элиза раздула грандиозный скандал. А я... насколько далеко теперь я от вас: не достойная быть не только вашей приемной дочерью, но и переступать порог дома Эндри. Мне запретили присутствовать на свадьбе Арчи и Анни, я больше не увижу моих друзей - не слишком ли большая плата за обманчивую радость иметь настоящего брата? Как вы думаете?
Мне грустно, мистер Альберт. Не знаю, чем вы сможете мне помочь, но я надеюсь и жду вашего приезда.

Снова чужая вам, Кенди.

Туда же, в догонку

Альберт, родной, прости меня, пожалуйста, за последнее письмо. Надеюсь, ты его не получил, но все же тороплюсь извиниться. То, что я написала вчера, я написала в смятении чувств. Теперь я остыла и понимаю, что никакие факты и сплетни не помешают мне называться твоей сестрой, если только ты сам от меня не откажешься, ведь я люблю тебя, как родного брата. На свадьбу к Анни я обязательно поеду, ведь меня пригласили молодожены, а не Элиза и не мадам Элрой. Правда? Кенди – сильная, она не боиться глупых сплетен. Уверена, что всему есть объяснение. Надеюсь вскоре увидеться с тобой.

Любящая тебя сестренка.

Из Лейквуда в дом Пони

Дорогие мисс Пони, сестра Мария, Сюзанна.
Я сейчас в Лейквуде на свадьбе нашей Анни. Здесь все очень красиво. Арчи и другие члены семьи одеты в национальную шотландскую одежду. На Анни тоже клетчатая накидка, хотя платье, как и положено невесте, белое. В волосах у нее диадема с драгоценными камнями, но глаза блестят гораздо ярче этих камней. Она просто восхитительна! Передает вам привет и жалеет, что вы не можете присутствовать. Но я обязательно привезу вам фотографию, чтобы вы увидели, какая она красивая.
Меня здесь очень тепло встретили. Неожиданно тепло. Альберт и Стир тоже приехали. Стир хотел устроить фейерверк, но ночью был дождь, и его патроны отсырели. Вместо салюта получился разноцветный дым. Мы все кашляли.
Я задержусь на недельку. Передайте, пожалуйста, Стефану, что если понадоблюсь, пусть пришлет за мной Джона.

Кенди.

Из Сиэтла в дом Пони

Здравствуй, Кенди.
Только вчера вечером я вернулся в Сиэтл, а сегодня утром уже был послан на маршрут. На новый маршрут. Пишу тебе из Сан-Франциско. Здесь сейчас жарко, как в самый разгар лета, и не поверишь, что утром вылетел из ноября.
Я хочу поблагодарить тебя за восхитительные дни дома. Приехать в Лейквуд для меня, это как будто подержать в руках свои детские ботинки. Вроде бы приятно вспоминать, как здорово в них бегалось, но все же немного грустно, что нога уже не влезает. Если бы не ты, мне, наверное, было бы тоскливо на этой свадьбе. Чужое торжество всегда печалит, когда не можешь его разделить. Но с тобой не соскучишься. Странным образом ты оживляешь воспоминания. Ну, кто бы еще улыбался, в очередной раз промокнув до нитки, как не наша Кенди? За это я тебя и люблю. Ты не унываешь и не обижаешься ни в какой ситуации. Помню, когда мы были маленькие, все вокруг казалось задагочным и интересным. Не хватало дня, чтобы попробовать все. А Кенди и теперь не надо уговаривать на что-то новое. Она всегда готова к приключениям. Это так приятно.
А еще у меня потрясающая новость! Помнишь, я рассказывал тебе о русском парне, с которым мы вместе на заводе работали? Так вот, он оставил мне свой адрес и я три месяца назад написал ему. Без особой надежды на ответ, я ведь даже не знал, жив он или нет. А он ответил. Вчера по приезду мне передали от него пакет. Жаль, кроме приветствия, все на русском. Вернусь в Сиэтл, поищу переводчика.
Еще раз спасибо за каникулы. Передавай привет Сюзанне и всем остальным из дома Пони.

Стир.

Из дома Пони в Сиэтл

Привет, Стир.
Боюсь, я не такая радужная, как тебе кажется. И не всему новому рада. Не подумай ничего плохого, каникулы мне очень даже понравились. Особенно приключение с батискафом. Люблю испытывать твои изобретения. Но вот сейчас я как раз совсем не рада. И твой привет Сюзанне передать не смогу. Стефана отозвали обратно в Нью-Иорк, и она уехала вместе с ним. На наш участок назначили нового доктора, у которого уже есть медсестра, и в моих услугах здесь больше не нуждаются.
Вольная жизнь в доме Пони закончилась так неожиданно, что я растерялась. Не знаю, что мне делать дальше. Возвращаться в Чикаго и искать место в одной из его больниц? Наверное, так и надо сделать, но очень не хочется оставлять мисс Пони и сестру Марию, детишек. Дети успели привязаться к Сюзанне, и мне бы не хотелось теперь их покидать. Мисс Пони говорит, что я глупая, что лучше бы я уехала вместе с Сюзанной, чем дети два раза будут плакать, и что в больнице я нужнее, чем здесь. Я глупая, Стир?

Кенди.

Из Сиэтла в дом Пони

Привет, Кенди.
Зачем же ты так сформулировала вопрос? Если я скажу, что хотел бы встретиться с тобой в Чикаго, получится, что я согласен с тем, что ты глупая. Смешно. А ведь я теперь часто буду наведываться в Чикаго с почтой. Мне было бы приятно встречаться там с тобой. Хочешь быть первой пассажиркой дальнего перелета?
А если серьезно, то вопрос про детей трудный. Мисс Пони, скорее всего, права, что прогоняет тебя. Ты же для этих детишек пример трудолюбивой медсестры, а значит должна быть рядом с больными людьми, а не в приюте, где все здоровы. Таким образом, если уедешь, ты сделаешь для них больше, чем, если останешься. Я так думаю.
Теперь обо мне. Я перевел статью, которую мне прислал Володя. Это статья, написанная по работе калужского ученого Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Володя пишет, автора этого труда недавно арестовали. Странно, может, я не так понял? Статья гениальная! Оказывается, полеты в космос – это уже не фантастика, а реальность. Он сделал все расчеты и чертежи еще в 1903 году, а то и раньше, можно прямо по ним строить и пробовать. Представляешь себе полет на Луну или на Марс? Хочешь полететь? А если поставить воздушно-реактивный двигатель на самолет, то какая у него будет скорость! Корпус только надо другой, похожий на ракету с крыльями. Сейчас сижу его рисую. Может, одобрят, построим…
Смелей, Кенди, не грусти. Перебирайся в Чикаго.

Стир.

Из Чикаго в Сиэтл

Здравствуй? Стир.
Вот я и в Чикаго. Работаю в больнице святого Иоанна, как и прежде. Жду, когда ко мне спустится самолет. Ты научишь меня летать? Я ведь сдала экзамен на вождение. Представляю Кендис Уайт в форме пилота и смеюсь. А вот на Марс я бы, пожалуй, не решилась отправиться. Я читала, что там совсем нечем дышать.
Вообще-то в Чикаго довольно скучно. Альберт снова сбежал в Африку и Мэри с собой увез – «попробовать». Он до последнего момента не верил, что она действительно хочет поехать с ним, - вот чудак! Ей столько времени пришлось его уговаривать. Почему мужчины считают, что путешествия предназначены только для них, а женщина счастлива уже тем, что дома ждет? Разве можно по пол-года ждать? Сами бы попробовали. Вот Арчи больше никуда надолго без Анни не поедет. Они, кстати, на Рождество во Флориду собираются.
Мадам Элрой теперь все свои надежды возлагает на Нила. Говорит, он самый ответственный из всех вас и о семье больше других думает. Вот так-то. Нил такой деловой стал и важный. Везде ходит в галстуке и с папкой под мышкой. Ну, ты сам видел. Как будто на самом деле все время работает. Может быть, так оно и есть? – не знаю. Мне трудно поверить. При всех его изменениях, я настороженно к нему отношусь, сама не знаю почему. Элиза тоже старается больше времени проводить с мадам Элрой. Сопровождает ее на все выходы.
В больнице все, как и раньше. Я работаю через сутки, поэтому каждый второй день мне делать нечего. Гуляю в парке, разговариваю с бабушками, но чаще прихожу помогать друзьям. Как-то так получилось, что друзья у меня теперь только в больнице. После истории с моими родственными связями, мало кто хочет иметь со мной дело, хоть Альберт и доказал всем, что я ни в чем не виновата. Но я не унываю, честное слово. Я рада, ведь в госпитале как раз самые хорошие люди.

Кенди.

Из Сиэтла в Чикаго

Открытка: Еще один рейс в Сан-Францискои и через неделю в Чикаго. Не грусти. Вот тебе цветок. Стир.

Из Сан-Диего в Чикаго

Кенди, здравствуй.
Сегодня, наконец-то, могу писать и мне просто необходимо поделиться с тобой впечатлениями. Со вчерашнего дня не мог удержать карандаш – дрожали пальцы. Они и сегодня дрожат, потому и буквы скачут. И все тело ноет. Но я сегодня так счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив, что здесь и могу тебе писать.
Вчера я познакомился с ветрами, что рождаются в ущельях на побережье, и это чуть не стоило мне жизни. День с самого начала не предвещал ничего хорошего. Небо на рассвете было желтым, и я был готов к трудному полету, но такого кошмара никак не ожидал. Они набросились на меня уже в самом конце маршрута, когда я разворачивался над водой в сторону берега. Как стая сторожевых собак, они рвали и швыряли самолет так, что я до сих пор удивляюсь, как он уцелел. Изо всех сил я старался выровнить машину, но это было все равно, что комару пытаться удержать падающий лист. А внизу кипело море. Упади я в него, и никогда бы тебе меня не дождаться. Если бы я не обещал тебе вернуться, то, наверное, не нашел бы сил целых два часа сражаться с ветром. Я вспоминал тебя и злился на ловушку, в которой оказался. Но на самом деле я уже отчаялся, когда вдруг очутился над ураганом. Ветер поиграл самолетом, как мячиком, потом ему надоело, и он нас выкинул. Видимо счел, что достаточно наказал меня за легкомысленное отношение к полетам, и для первого раза хватит.
До берега я добрался благополучно, но от Сан-Франциско сюда довольно далеко, это почти граница Мексики. Теперь адресатам придется ждать писем, пока я не залатаю своего коня. К счастью даже здесь нашлись желающие помочь. Вечером займемся, а пока я отсыпаюсь и прихожу в себя в местной «гостинице». В кавычках потому, что не очень-то это похоже на гостиницу в том смысле, как мы все привыкли. Все более, чем скоромно: стены и крыша довольно условные, из мебели лишь стол и железная кровать. У бабушки подскочило бы давление, если бы она это увидела. Но мы ей не скажем, правда? Зато единственное окно без стекла выходит во двор, где с самого утра играют загорелые ребятишки. У них такие живые и выразительные лица, часами мог бы смотреть. Ты бы неплохо смотрелась среди них. Хозяйский сын стучит мне в окно. Говорит, мама обедать зовет. Я, оказывается, очень голодный, пойду пообедаю, не скучай.

Я вернулся. Сейчас уже темно, и я пишу при свете маленького огарка. Боюсь, что надолго его не хватит, а мне так много еще хочется тебе рассказать. У меня больше не дрожат пальцы, видишь какие ровные стали буквы? И самолет мы починили, завтра на рассвете полечу в Сан-Франциско. А все потому, что я много смеялся и совсем успокоился. Это все дети. Я уже писал тебе, что здесь много детей? Во време обеда я с ними познакомился поближе, и самый маленький, ему еще нет года, и он сидел на руках у мамы, улыбался мне так, как будто именно меня он ждал всю свою маленькую жизнь. А ведь я первый и последний раз его видел. Хочу, чтобы мне так же улыбался мой сын. Удивительно даже, что еще вчера я готов был зубами цепляться за скалы, только бы выжить, а сегодня мечтаю о детях. Жизнь только тогда и начинаешь по-настоящему ценить, когда можешь в любой момент потерять. Наверное, поэтому мне так нравится летать.
Кенди, а давай поженимся? Я понимаю, это безумие привязывать тебя к такому ненадежному человеку, как я, и повод какой-то у меня получился странный, но, вспоминаю твой «подарок» и думаю, что может быть, ты не откажешься? Родишь мне сына и сделаешь бессмертным.

Дописываю утром на борту самолета. Вчера задумался, и свечка догорела. Пора вылетать. Письмо оставляю здесь. Сегодня кто-нибудь отвезет его в Сан-Диего. Пусть до Чикаго его доставит другой пилот. Так интереснее. Никогда не узнаешь заранее, дойдет ли оно.
Пожелай мне удачи.

Твой замечтавшийся Стир.

Из Чикаго в Кению

Привет, дорогой братец.
А я вышла замуж. Прости, что не предупредила заранее, не спросила твоего совета и не пригласила на свадьбу. У Стира было мало времени, и мы организовали все очень быстро. Сама не понимаю, как так получилось. Месяц назад я получила от него открытку, что через неделю он прилетит в Чикаго. Я ждала, ждала, а его все не было. И писем не было. Я уже не знала, что и думать, даже его начальнику написала. А позавчера выхожу утром из дома, а он стоит у порога, загорелый, в летной форме и с букетом. Как же я обрадовалась! Даже забыла, что в больницу опаздываю. Обругала его, конечно, что не писал мне и заставил так долго ждать и волноваться. Он сказал, что написал уже давно, и все ждал ответа, а потом добавил, что может быть и хорошо, что письма этого я не получила. И смотрел на меня так, как будто это я, а не он, целый месяц где-то пропадала, а теперь нашлась. Я только хотела спросить, почему он так на меня смотрит, как вышла моя соседка миссис Грейтон. Она нас увидела и как раз вспомнила, что у нее для меня конверт есть, который она все никак отдать не может, потому что меня не бывает дома. Она быстро сбегала в дом и принесла то самое письмо. Я хотела отдать его Стиру, потому что он прилетел раньше, чем его послание, но он не взял. Проводил меня до больницы и пообещал встретить вечером.
Ох, Альберт, я не работала в тот день. Я плакала. Плакала над этим письмом. Стир писал в нем, как попал в ураган, и только чудом выбрался живым, а я не могла себе этого представить. Не могла себе представить, что он где-то далеко, как когда-то на войне, на грани жизни и смерти, а я тут живу спокойно и ничего не знаю. Вот, а вечером он спросил, выйду ли я за него замуж. Я согласилась, но при одном условии: что он больше никуда без меня не улетит. Он ответил, что это трудно, потому что улететь ему надо через два дня, разве что поженимся мы немедленно.
Так и вышло, что вчера мы поженились, сегодня я уволилась из больницы, а завтра утром полечу в Сиэтл и буду первой пассажиркой на его самолете.
Со свадьбой нам помогали Анни и Арчи. Арчи сам выбирал мне платье, у него хороший вкус. А Анни призналась, что даже не догадывалась, что мы со Стиром любим друг друга. А я и сама не знала. Я даже не успела подумать, любим ли мы друг друга. Это совсем не так, как было с Энтони или Терри. Мне кажется, что и Стир ко мне относится не так, как к Патти. Но мне хорошо с ним, и я хочу быть рядом и участвовать в его жизни. Если этого достаточно, чтобы называться любовью, то да, пожалуй, я люблю Стира. В любом случае, теперь я Кендис Корнуэлл.
Так непривычно писать это имя. Кенди Уайт и даже Кенди Эндри были совсем другими девочками. Я теперь сама себя не узнаю. Но я всегда помню о тебе, о вас. Берегите себя тоже.

К.К.

Из Сиэтла в Чикаго

Здравствуй, Анни.
Как у вас дела? Как себя чувствуешь? Чем занимаешься?
У меня все отлично. Вот уже месяц, как я живу в Сиэтле, и мне нравится абсолютно все!
Мы летели сюда целых восемь часов. Представляешь? Восемь часов в воздухе! И за все это время Стир ни разу не отвлекся. А я замерзла, хоть и была очень тепло одета. И ноги у меня затекли, еле вылезла из кабины. А потом мне еще два дня казалось, что я все еще лечу.
Живем мы сейчас в небольшом доме, меньше, чем у Эндри раза в три. Наши здесь всего две комнаты. Дом рассчитан на три семьи, но кроме нас, в нем живет только одна семья и один пилот без семьи. Кухня общая, поэтому мы часто обедаем все вместе.
Сначала я нервничала каждый раз, когда Стир уходил в рейс, но потом привыкла. Тут все так живут. Я подружилась с нашей соседкой, помогаю ей с детьми. Кроме того я устроилась на работу в больницу поблизости, а Стир, когда свободен, учит меня пилотированию. Ты не представляешь, как это здорово работать в городе, где тебя никто не знает. Здесь никто не смотрит на меня, как на безродную сироту и мне не надо доказывать, что я чего-то стою. Так же в больнице не знают, что я из богатой семьи Эндри, и оценивают мою работу по тому, как я ее делаю. Меня здесь ценят и уважают такой, какая я есть, без примеси жалости или снисхождения. И никого не волнует мое прошлое. Нет Элизы, которая бы всем рассказала.
К тому же Стира не так уж часто отправляют в какой-нибудь дальний рейс. Как правило, он ночует дома, а днем пропадает в институте. Придумывает новый сверхзвуковой самолет. У нас весь дом чертежами завален. Правда, к его эспериментам никто в компании не относится серьезно. Говорят, что самый оптимальный двигатель – поршневый, это уже доказано, и что лучше бы он думал, как оптимизировать то, что есть, чем изобретать что-то новое, никому не нужное, тем более, что это дорого и, скорее всего, работать не будет. Но я в него верю. Должны же, в конце концов, его изобретения работать! Ведь, если он соберет этот самолет, то до Чикаго мы долетим всего за один-два часа, а за восемь часов на нем можно будет добраться почти до Африки. Правда, здорово? Мы могли бы летать друг к другу в гости на выходные.
Ты, наверное, скажешь, что это опасные, безумные мечты. Но жизнь бурлит вокруг меня, Анни, и потому я уверена, что нет ничего невозможного, а впереди много нераскрытых тайн.

Пока, целую, передавай привет Арчи.

Кенди.

Из Сиэтла в Чикаго

Привет, Арчи.
Ты помнишь Кенди? Ту Кенди, которая работала служанкой у Леганов? Правда, она была очень милая? А помнишь, какая обворожительная она стала, когда Эндри ее удочерили? А какой дерзкой хулиганкой она была в колледже Святого Павла? А потом: какая добрая и одновременно сторогая она в белом халате медсестры! И непередаваемо восхитительная в платье невесты? Помнишь Кенди?
Могу сказать точно, что той Кенди, о которой я тебе хочу сейчас написать, ты даже представить себе не можешь. Она прекрасна. Смотрю и глазам своим не верю. Я не знал Кенди до сих пор.
Арчи, если хочешь знать, что такое совершенство, то я тебе скажу по секрету: совершенство – это Кенди с младенцем на руках. Теперь я понимаю Рафаэля.
Брат, я так счастлив! У нас сын.
Передай остальным.

Стир.

Из Сиэтла в Чикаго

Здравствуй, Альберт!
Листок с этим приветствием лежит на столе у Кенди уже неделю, а она все никак не соберется тебе написать. Все время на что-то отвлекается. Поэтому я решил черкануть тебе пару строк за нее, рассказать вкратце, что у нас нового.
Кенди теперь большая начальница. Не так давно она попробовала себя в качестве стюардессы на борту самолета, и это так всем понравилось, так подняло популярность пассажирских авиарейсов, что ей поручили подготовку медсестер для этой работы. Теперь она совмещает работу в больнице с полетами и преподавательской деятельностью. При этом еще умудряется следить за домом и ребенком. Тони, правда, уже большой мальчик, учится в школе и сам неплохо управляется по хозяйству. Недавно он получил главный приз на городском конкурсе лучших изобретений за машинку для шинкования овощей. Теперь собирает газонокосилку. А мне разрешили испытания нового самолета.

Так что вот, привет всем.

Стир.

Из Лондона через Чикаго в Сиэтл

Здравствуй, Кенди.
Сегодня прогуливался мимо колледжа Святого Павла, и решил тебе написать. Интересно, ты еще помнишь меня? Я был на том холме, что ты называла своим. Мое любимое дерево все еще растет там. Теперь под ним гуляют другие студенты, что, впрочем, не помешало мне на него залезть. Я как будто вернулся в прошлое. Увидел в кустах эту смешную грымзу, кажется, Элизу, и нелепую девчушку с двумя хвостиками, что диким голосом кричала слова благодарности. А еще ты любила лежать на траве, помнишь? И я вдруг подумал, что никогда не говорил тебе спасибо. Простое вроде слово, а мне трудно было его произнести. Ты все время лезла, куда тебя не просили, совала свой нос всюду - несносная была девчонка. Ух, и злила же ты меня, где уж тут вспоминать о вежливости!
Но теперь я хочу тебя поблагодарить. У нас в труппе есть девушка, точнее, она наш режиссер и по совместительству моя жена, но это не главное. У нее такой же несносный характер, как у тебя. Она все время норовит меня воспитывать. В частности, однажды она сказала, что я – очень неблагодарный и злой человек, потому что обижаюсь там, где стоило бы сказать спасибо. Я долго обдумывал эту фразу, прежде, чем согласился с ее справедливостью. Поэтому теперь, когда так живо вспомнил о тебе, спешу исправиться и благодарю тебя за все, что ты для меня сделала.
Я счастлив, что познакомился с тобой. И я люблю этот колледж, бывшую свою тюрьму, за то, что он позволил нам встретиться. Ты изменила мой взгляд на мир и на себя самого. Пусть у тебя все будет прекрасно.
Эти чертовы воспоминания делают меня сентиментальным. Еще немного и пойду собирать цветы. Выше нос, Тарзан с веснушками. Вся жизнь еще впереди.

Терри из колледжа Святого Павла.

Эпилог

Осень. Вечер. Разноцветные листья декоративных лиан обвивают открытую террасу красивой летней усадьбы. В доме весело горит свет и через стекла выбивается наружу. На террасе уютно устроились две женщины. Одна, уже совсем старая, сидит у окна в плетеном кресле-качалке и с увлечением что-то вяжет. Вторая, слегка похрамывая, подошла к перилам, чтобы взглянуть на дорогу и первые звезды:

- Какой спокойный сегодня вечер! А ведь когда-то, когда я лишилась ноги, для меня такой вечер был пыткой.

К дому подъехала машина. Из нее вышел всклокоченный мужчина, по праву считавшийся самым талантливым хирургом в Нью-Иорке. Он поцеловал жену, обнял ее за талию и повел в дом. Навстречу им выскочил мальчик лет семи и, получив свой поцелуй, пристроился к отцу с другой стороны. Сюзанна положила голову на плечо мужа.

- Чтобы я делала без вас?

- А я всегда говорила, - назидательно вмешалась из своего кресла старушка, - когда судьба что-то отнимает, значит, она готовит место для чего-то лучшего.

- Когда это ты такое говорила, мама? – удивленно обернулась к ней дочь.

- Всегда! - еще раз подтвердила старушка, проводила взглядом ушедшую в дом семью, встала и тоже подошла посмотреть на звезды.

- А вечер, и правда, сегодня спокойный.

Назад? --- К содержанию ---